Передовицы с передовой Великой Отечественной

Просмотров: 3551

Автор: Марина СЕРГУЧЕНКОВА
Выпуск:

Каким был город в первые дни после освобождения? Что творилось на улицах? Что делали и говорили люди? Как они пережили 26-месячную оккупацию? Пытаясь ответить на эти вопросы, журналисты “МК” подняли подшивки местных газет за сентябрь-октябрь 1943 года.

И как оказалось, издания тех лет пестрели не только публикациями с лозунгами “За Родину! За Сталина!”, но и заметками об учителях, врачах, сапожниках, рабочих. О всех тех, кто выжил в захваченном немцами городе и мог рассказать, как это было.

“У каждого своя злоба”
Все по-разному встретили весть об освобождении Смоленска от немецко-фашистских захватчиков. Были, например, и такие истории. “Когда немцы гнали нас из Смоленска, - вспоминал позже Ситников, - я, не доходя до Хохлова, ускользнул с дороги в кусты. Решил - лучше умру, а не пойду с врагом. Со мной вместе еще шестеро человек схоронились. Разные люди подобрались - слесарь со льнокомбината, девушка, которая перед войной только-только в 10-й класс перешла, учитель, две домохозяйки и бухгалтер. И у каждого своя злоба, свой счет немцу. Пять дней прятались. Костер разложить боялись, чтобы не нашли нас, не погнали дальше. Разговаривали вполголоса. Слесарь в лагере два месяца отсидел. Говорит, зубами скрипит от обиды: “Меня, советского рабочего, стахановца, поганый гестаповец резиновой палкой бил! За брата посадили, партизана. Улик не хватило - выпустили. Но только ошиблись, сволочи. Брат точно в партизаны ушел, потом ко мне два раза тайком наведывался”. Бухгалтер рассказал, что у него сына повесили. Только девушка молчала все время нахмуренная. Учитель мне про нее шепотом объяснил. Несчастье ее - красивая очень. Немцы проходу не давали. Заставляли в столовой работать - посудомойкой. Приглянулась она больно одному, предложил ей с ним жить. Она отказалась. Тогда немец сказал чего-то своему начальству, и на другой день повестка ей пришла - в Германию ехать. Скрывалась, поймали, опять убежала. С отчаяния собиралась себе кислотой лицо облить, чтобы похотливых фрицев отвадить.
На шестой день вышел я к дороге поближе, вижу - отряд кавалеристов едет. Присмотрелся, батюшки - красные звездочки на фуражках! Что тут было! Бежим все на дорогу, “ура” кричим, бухгалтер шапку кверху подкидывает. А девушка, красавица наша, припала лицом к седлу и разрыдалась. Боец нагнулся, гладит ее по волосам. Полно говорит, успокойтесь. Теперь все кончилось. А глаза, гляжу, у самого заблестели”.

“Нет слов, чтобы выразить”
2 октября 1943 года, впервые после 26 месяцев немецкой оккупации, смоляне с красными флагами в руках вышли на улицы родного города и двинулись к памятнику героям Отечественной войны 1812 года. На стадионе, расположенном у подножия памятника, в два часа дня состоялся многотысячный митинг, посвященный освобождению Смоленска от фашистских захватчиков.
“Мы собрались здесь первый раз после долгого кошмарного сна, - выступила перед собравшимися на митинг земляками учительница одной из смоленских школ Чернявская. - Первое наше слово глубокой благодарности - освободителям. Это она, героическая Красная Армия, это они, наши советские генералы, освободили нас от гитлеровского ига. Нет слов, чтобы выразить всю благодарность своим освободителям, нет слов, чтобы выразить чувство гнева к немецким мерзавцам. Немецкие бандиты методически жгли и разрушали город”.
Только в одном Сталинском районе было сожжено и разрушено семь средних школ, три института и библиотека. Грабители присвоили себе и вывезли в Германию экспонаты наших музеев. Бандиты расстреляли и заживо похоронили сотни, тысячи смолян, в том числе лучших представителей советской интеллигенции города.
Выступивший затем потомственный рабочий одного из смоленских заводов Иванов громких речей с трибуны не произносил. “Большое, горячее спасибо Красной Армии за то, что выгнала гитлеровских бандитов из моего родного Смоленска! Даже воздух будто другой стал - дышишь не надышишься! В 1941 году я не успел эвакуироваться. Но к немцам в услужение не пошел. Голодал, окурки подбирал на улице, в деревнях перебивался. Сапожничеством занялся, латки на сапогах ставил за кулечек муки или несколько картошек. И вот я опять свободен. Выжил, выдержал. Скоро детей увижу, писем со дня на день жду. Прозябал, а теперь снова жить буду”.
Закончился митинг на торжественной ноте. Во всеуслышание были зачитаны имена генералов и офицеров Красной Армии, которых отметили высокими наградами за освобождение Смоленска и Рославля. Орденом Суворова I степени были награждены генерал-лейтенант Глуздовский В.А., генерал-лейтенант Гришин И.Т., генерал-полковник артиллерии Камер И.П., генерал-лейтенант Попов В.С. Орденом Кутузова I степени - генерал-полковник Гордов В.Н. и генерал-лейтенант Крылов Н.И.

“Крепись, Людочка!”
Но среди радостных возгласов и криков “Ура!” в освобожденном городе звучали и рассказы тех, кто потерял самых близких и дорогих людей - родителей, братьев и сестер, детей, мужей. И в этих безыскусных рассказах, записанных и напечатанных на страницах смоленских газет, было столько боли и надежды… на скорую встречу.
“Вырастила я двух дочерей, - рассказывала журналистам в те далекие годы смолянка Лукьянова. - Старшей, Нине, сейчас 19 лет должно исполниться. Обеих, одну за другой, увезли фашисты в неволю. От младшей, Людмилы, так и не успела я получить даже весточки с чужбины. Старшей же удалось переправить письмецо через одного хорошего человека. Пишет дочка, что как только привезли их, девочек наших, в Германию, сейчас же явились “господа”, сытые, наглые, отбирать себе прислугу. Выбрали самых красивых, здоровых, молоденьких - увели. Остальных должны были на завод направить. Господи! Для того ли она у меня росла, училась, об институте мечтала, чтобы служанкой-рабыней стать, чтобы подлая немка ее по щекам била!”
Рассказала смолянка, как отправляли их, сколько издевательств натерпелись они еще здесь, в Смоленске! “Раздели всех догола и проводили перед комиссией. Десятка два сидело мужчин - немцев и местных предателей. Надругались над девичьей честью, долго раздетыми держали, рассматривали. Но гордости ихней, ненависти к врагу не убили. Один из комиссии запутался чего-то в бумагах и спрашивает Нину: “Ты немецкого происхождения?” А она вскинула голову, глаза заплаканные были - сразу высохли, и громко отрезала: “Русская я! Настоящая русская, и никто из меня немки не сделает!” А когда меньшую забирать стали, добилась я до самого смоленского бургомистра, главного иуды в городе - Меньшагина. Стала просить, а он и слушать не захотел, выгнал за дверь. Когда прощалась я с Людой, сказала она: “Неужто так и кончится для меня жизнь на воле? Неужто никто не освободит меня?” Людочка, родная! Крепись, жди, идет освобождение!”

Еврейское гетто и “биржа труда”
К сожалению, не все смогли дождаться дня освобождения Смоленщины. Тысячи горожан-евреев погибли страшной смертью в гетто, устроенном фашистами в Ямщине, за Днепром. Среди них были мужчины, женщины, дети и старики. Врачи и лудильщики, служащие и часовых дел мастера, заводские рабочие, домохозяйки, школьники и грудные дети содержались в ужасающих условиях: в тесноте, холоде, голоде, грязи, за колючей проволокой - более полугода. Как рассказывали потом местные жители, иногда на территорию лагеря влетала машина с пьяными гестаповцами. Они хватали за ноги грудных малюток и разбивали им головы о бетонные плиты забора, которым было обнесено гетто. Они ловили молоденьких девушек и истерзанных, полуобнаженных увозили их с собой… Ни одна из них потом не возвращалась ни в лагерь, ни в город.
Еще до освобождения города все заточенные были вывезены за город и расстреляны все до единого.
Тем, кто жил за территорией гетто, приходилось не слаще. Так, смолянка Анна Василевская (проживала по Витебскому шоссе, дом №20б) вспоминала, как однажды, проходя по улице Большой Советской, она увидела русского мужчину, распятого немцами на стене обгоревшего здания. Руки и ноги несчастного были прибиты огромными ржавыми гвоздями. А Кузнецова Варвара рассказывала о том, что в декабре 1941 года немцы загнали более 500 пленных красноармейцев в подвал здания управления Западной железной дороги по Киевскому шоссе. Затем они открыли трубы, из которых начала хлестать вода. Все до единого - захлебнулись.
С не меньшим ужасом жители освобожденного города вспоминали об устроенной немцами в Смоленске “бирже труда”. И на ней не только отбирались наемные работники для прислуживания немцам. По словам горожан, биржа была местом торговли “живым товаром для услаждения гитлеровских скотов”. На Краснинской улице находился офицерский публичный дом, а за Днепром - для простых солдат. При регистрации молоденьких девушек на бирже их подвергали тщательному медицинскому осмотру. Самых красивых и хорошо одетых отправляли на квартиры к немецким офицерам “для домашней работы”. После того, как офицер насиловал служанку, ее отправляли в офицерский или солдатский притон.
Кроме того, все жители города находились в постоянном страхе оказаться за колючей проволокой. Ведь попасть туда мог любой, и для этого не обязательно было быть военнопленным, партизаном или нарушителем немецких порядков. Достаточно было опоздать на работу в немецком предприятии или просто не понравиться одному из офицеров или полицаев из “городской управы”. Такого провинившегося сейчас же загоняли в “штрафной лагерь” на Краснинской улице. Лагерь был обнесен колючей проволокой и охранялся полицейскими. В одной из смоленских газет за 1943 год был напечатан распорядок дня в таком лагере. В пять часов утра подъем и выход на работу - выгружать дрова. Работали до пяти вечера с одним получасовым перерывом на обед. Обед состоял из 150 граммов “немецкого хлеба” (в муку щедро подмешивались опилки) и литра супа - неочищенная прелая крупа без жиров. О мясе, естественно, речи не шло. Это был единственный прием пищи за день - завтраки и ужины не полагались. После обеда - работа во дворе лагеря. В восемь вечера - отбой.
За одиннадцать с половиной часов каждый заключенный должен был выгрузить 12 кубометров дров. Не выполнившему норму срок заключения удлинялся на три дня. Добавляли срок и за всякий дисциплинарный проступок. Избиение заключенных без причины и разбирательств  было обычной практикой.